26 августа в российский кинопрокат выходит «Легенда о Зеленом Рыцаре», новый фильм Дэвида Лоури (СТАРИК С ПИСТОЛЕТОМ, ИСТОРИЯ ПРИЗРАКА) с Девом Пателем (ИСТОРИЯ ДЭВИДА КОППЕРФИЛДА, МИЛЛИОНЕР ИЗ ТРУЩОБ) в главной роли.
@Елена ПАТЕЕВА
26 августа российский кинопрокат выходит «Легенда о Зеленом Рыцаре», новый фильм Дэвида Лоури с Девом Пателем в главной роли (дистрибутор — компания ВОЛЬГА). За семь веков своего существования Легенда о Сэре Гавейне и Зеленом Рыцаре получила множество интерпретаций, литературоведческие трактовки этого сюжета сосуществуют с постколониальной и фем-критикой. Но, несмотря на авангардную стилистику, заявленную в трейлере, экранизация Дэвида Лоури не претендует на звание современной версии классического сюжета — в действительности ее визуальная составляющая нисколько не отступает от символического кода романов артурианского цикла, а повествование формально следует букве канона. Но уже само название фильма будто бы оставляет протагониста за бортом — в «Легенде о Зеленом Рыцаре» сэр Гавейн обречен безуспешно скитаться в поисках личного смысла — и идти навстречу собственной смерти.
Новая картина Дэвида Лоури с Девом Пателем в главной роли завораживающе красива: даже стараясь избегать оценочных суждений, невозможно не отметить тот факт, что в сумрачном лесу мистического средневековья зритель оказывается благодаря сочетанию холодных панорам, неспешных пролетов и проездов камеры, магии CGI (все эти дотягивающиеся до облаков замки, полупрозрачные великанши, летящие с плеч головы и сам Зеленый Рыцарь) и магии монтажных решений (полупрозрачную завесу между живым, гниющим и посмертным точно не стоит вспарывать секирой). Этот мир сугубо символичен, но любой считываемый или интуитивно угадываемый образный и предметный символизм уступает медленному растворению синего, красного и желтого цветов в сером и, очевидно, зеленом.
Однако средневековость повествования в фильме Лоури — это в первую очередь его неспешный темп: пассивный протагонист почти не действует, но, как и положено путнику, осматривается в каждой новой локации. И, хоть каждая остановка на пути в любой фольклорной традиции обозначает испытание для инициируемого героя, в «Легенде о Зеленом Рыцаре» перемещение в новое место скорее напоминает медитативное погружение в новое пространство пограничного, новую пограничное состояние — череда опытов, больше похожих на мистическое откровение, чем на вызов, который благородный рыцарь обязан принять.
Пожалуй, именно в «рыцаре» как идентичности, типе героя и лежит ключ к тому самому «переосмыслению» классического сюжета (а вовсе не в экологической повестке, которую очень бы хотелось приписать современности, однако не мы изобрели урбанизм): раз за разом отрекающийся от рыцарства Гавейн совершает, по сути, единственный выбор — не выбирать, а единственным его подвигом является компенсация зла, которое уже совершил кто-то до него. Однако отречение от рыцарства, раз за разом совершаемое героем, тоже как будто бы происходит бесконфликтно: он тем самым не бросает вызов сословному делению, не выбирает маргинальность — это невозможно, хотя бы потому что ни он, ни мы даже не знаем, кто есть «рыцарь». Рыцари пируют при дворе Короля Артура в сцене визита Зеленого Рыцаря; все они на словах уже обладают собственными нарративами, все они «легенды», но при этом почему-то все одинаково безлики. Ни один не наделен даже соответствующей его истории атрибутикой, узнавания не происходит. Гавейн принимает вызов Зеленого Рыцаря, поскольку единственный из присутствующих не имеет истории. Но «рыцарь» в истории внезапно оказывается несуществующей идентичностью. Нет ответа на вопрос, что делает рыцарь и что им движет. Нет и подвига — есть размытое понимание добра и не менее размытое осознание зла. Есть способ не причинять зло — не совершать проступков. Да, спрятаться за спинами благородных мужей и ведьмы-матери у Гавейна не получается, ведь герой, согласно традиции, слышит зов и выходит на путь инициации — он принимает правила игры, но ведь этот путь можно пройти и через «не-». И вот протагонист, чье имя не звучит в названии его же собственной истории, выбирает идти по еще не хоженой дороге: не-рыцарь не-совершает не-подвиги. Проходит ли он путь не-инициации? И подвиг ли в данном случае — не пройти эту инициацию, бросить вызов традиции, не бросая вызова — сломать эту традицию? Можно ли счесть это отказом от самого священного для рыцаря — от чести? И есть ли в нарративе, где сама суть «рыцарства» остается несформулированной, место для чести?
Итак, сэр Гавейн, племянник Короля Артура, сын ведьмы (очевидно, феи Морганы) принимает вызов Зеленого Рыцаря: отрубив ему голову, спустя год и один день он должен прийти в его Часовню и принять ту же рану, что нанес ему. Еще раньше: сэр Гавейн приходит ко двору Короля, и мать наколдовывает ему испытание, и вот вслед за героем, следуя магии ритуала, в Замке появляется антагонист. Вызов, собственноручно написанный на пергаменте Морганой, абсурден — но рыцарская честь велит Гавейну принять абсурдность вызова как данность, равно как зритель воспринимает условность художественного произведения как условие его существования. А Король Артур, подбадривая Гавейна перед поединком, объясняет, почему вызов нужно принять — это такая игра.
Можно сказать, что именно слово «игра» и примиряет Гавейна с предстоящим им путем: сомнительность сделки оберегает его от уверенности в неизбежности смерти, и он идет вперед не столько ради исполнения долга чести, сколько для разрешения интриги (игра или нет?), что, впрочем, нисколько не отменяет того, что сам бы он скорее предпочел, чтобы всей этой истории просто не было. Так что, возможно, это не средневековое время течет медленно, это протагонист сопротивляется нарративу, не подталкивает сюжет развиваться быстрее, не нанизывает события на нить повествования, не связывает одно с другим.
Историю этого рыцаря проговаривают женщины: мать создает антагониста и вкладывает ему в руки пергамент с условиями игры, королева Гвиневра этот текст озвучивает, «так погибают дураки», — отговаривает отправляться в путь возлюбленная в исполнении Алисии Викандер, Леди (очевидно, леди Бертилак) с ее же лицом дарит Гавейну книгу (скорее всего написанную ею самой и, возможно, о нем — он никогда точно не узнает) и создает его портрет — фактически фотографирует его — в перевернутом положении — архетипический повешенный? Обезглавленная святая Винифреда — в большей степени вставная новелла, чем испытание. «Чужой», сторонний, женский нарратив как бы подхватывает, вытаскивая, вылавливая героя из толщи воды, из галлюцинаций, из умопомрачения, подталкивает вперед. Определяющие путь Гавейна фигуры — фигуры магические, ускользающие от зрения, предпочитающие невидимость и не видеть. Одна из немногих характеристик этого героя, если не единственная, звучащая из его собственных уст: он верит в магию. Его «Я хочу», обращенное к соблазняющей его леди Бертилак, направлено в первую очередь на Зеленый пояс — это не сексуальное желание, а желание защиты; тяга не к женщине, а к ее магии, к артефакту.
«Женский» полумагический нарратив, частью которого оказывается леди Бертилак, как будто бы разрушает куртуазию. Две стороны любви к женщине (обе героини сыграны одной актрисой) — преклонение перед Прекрасной Дамой и плотская любовь к крестьянке Эссель, привязанность, смешанная с жалостью; но если честь и куртуазия должны реализовываться как смежные понятия и противопоставляться стихийности природного, то в фильме Лоури женское — почти всегда мистическое (стихия, природа) и наделенное «авторством» (магия). Куртуазная любовь делает женщину объектом нарратива, здесь же происходит обратное. Куртуазной любви в системе ценностей не-рыцаря Гавейна не существует, но нет в ней и иной любви — поскольку любовь требует поступков, которых он не совершает.
Женское, однако, не столько стихийное, сколько именно природное — именно оно апроприирует идею порядка. У него есть внутренняя логика — на контрасте с миром мужским, миром придворным, иерархизированным, милитаризированным, в котором царит лишь условный порядок — линейность времени, ведущая к разрушению. Течение времени — негативный аспект истории, поскольку время конечно и в любом случае заканчивается разрушением, дегенерацией. Мир природный, мир ведьминский, мифологизированный, вечен и устойчив, если ему удается противостоять вмешательству. Именно поэтому он бросает вызов христианской цивилизации на том языке, который она понимает; именно поэтому ведьма создает своего Зеленого Рыцаря, чтобы низложить, деконструировав, рыцарство. Честь — это нарратив.
Королевская корона, корона (не без оговорок) христианского правителя в фильме Лоури дополнена ореолом. Персонажи из христианского мира — святая Винифреда, хоть и живет в магическом лесу, все-таки принадлежит цивилизации с ее иерархией — на протяжении истории дважды лишаются головы. Зеленый Рыцарь добровольно позволяет себя казнить, что исследователи небезосновательно сравнивают с Распятием. Или святость — это быть обезглавленным?
Роль предметной детали в «Легенде о Зеленом Рыцаре» невозможно переоценить: атрибутика рыцарства, равно и магические амулеты — это область пересечения символического и сакрального, некая система координат заявленного пространства и одновременно с этим воплощение законов, по которым оно функционирует. Путь Гавейна начинается со сборов: его нагружают защитными символами обеих систем. И из христианской цивилизации, мира артурианского рыцарства в мир мифологический, мир пантеистический, мир естественный герой входит через символическое падение — утрату формального рыцарского статуса — через разрушение артефакта: раскалывается щит с изображением Богоматери, теряется меч, конь оказывается украден. А артефакт очень быстро утрачивает атрибутивное значение, приобретая собственное значение. Мир волшебного леса обнаруживает почти полное отсутствие грани между локацией, обитающим в ее пределах персонажем и его атрибутами; по сути, все это почти всегда представляет собой единое неразрывное целое. Волшебный персонаж — это скорее дух, привязанный к месту; даже если он обладает физическим телом, он подобен гению в древнеримской мифологии.
Герой легенды, подобно сказочному герою, не размышляет; его единственная задача — раз за разом делать выбор — или, как в данном случае, не делать. Зритель, следящей за приключениями Гавейна, не менее пассивен. Пассивное наблюдение зрителя — созерцание накладывается на созерцание, и это путешествие зрения — единственный способ сопротивляться смерти на пути к ней. В итоге, конечно же, это сопротивление себя исчерпывает. На формальном уровне это можно считать как некую затянутость, не исключено, что неумышленную. Перемещая героя от одного испытания к другому, нарратив поднимает пласты интертекста, символическое пространство насыщено символизмом, который далеко не во всех случаях получает расшифровку на сюжетном уровне. Соответственно, аллюзии тоже не актуализуются, но в этом как будто бы и нет необходимости. Приспособившееся к герою-не-деятелю зрение не взыскует ответов. Аллюзивный контекст рассчитан узнавание, но узнавание не должно быть точечным, не должно расшифровываться, оно интуитивно, если не инстинктивно.
Человек безвозвратно оторван от природы: он не понимает ее языка. Но уход от попыток интерпретировать какие бы то ни было знаки — единственно верное решение — движение в сторону интуитивного восприятия происходящего, к полудетской-полуживотной инстинктивности: страх инстинктивен, желание выжить инстинктивно. И вербализация выбора в таких ситуациях — это бремя, как честь — это бремя неизбежной нарративизации бытия. Нарратив, вписывание себя в легенду — это игра по правилам линейного времени, которое необходимо оборвать в пользу безвременья. Мифологическое безвременье — это неразрушение, когда уже разрушено слишком много. Лоури не пытается создать иллюзию всесильного магического пространства: несмотря на то, что Гавейн буквально тонет в серо-зеленом, как в трясине, магический мир вокруг него уже заражен конфликтностью, он все время находится во взаимодействии с внешним врагом и потому нападает первым. Тут нет и намека на девственные леса, нет свежей зелени, возвращение в Эдем невозможно, а гниение неизбежно.
Зеленый как гниение — одновременно антоним и неотъемлемая часть того, что хочется обозначить как «English evergreen» — чтобы, конечно же, снова обозначить литерратурно-исторический контекст. Гниение здесь — это течение времени, которому становится подвержено природно-магическое пространство, когда символизируется в нарративе. Зеленый становится враждебным в рамках природного цикла, который вмещает в себя конечность. Природа не исключает линейность, но ограничивает ее. Ведьма — ведующая законы природы — единственная, кому можно доверить авторство.
Да, «сэра Гавейна» по сути не существует, он замкнут в рамках материнского зеленого нарратива, он сочинен, он ребенок автора-ведьмы, и (поскольку мальчик) не факт, что желанный. Возможно, (спойлер!) эту историю стоит трактовать как идеальный аборт — ведь ребенок фактически дает на него согласие? И зеленый пояс, хранящий от смерти (очевидно пуповина, даже когда он испачкан спермой — на пути инициации это едва ли можно счесть осквернением, скорее, наоборот), необходимо — вместе с неполноценной жизнью не-протагониста — разорвать.
Пускающегося в путь Гавейна пытаются защитить любыми способами и средствами — и христианскими, и языческими, но срабатывают лишь те, которые соответствуют силе, которая управляет миром, в котором оказывается герой. Гавейн нуждается в защите и не хочет брать на себя ответственность — но это история (не-)становления, лишь потому что ее герой начинает из нулевой позиции — он ребенок, он же дурак, фигура в начале пути — и он пускается в путь. Нулевая фигура — дурак на картах Таро (при том, что сэр Гавейн — еще и рыцарь пентаклей в традиционной трактовке, но, кажется, не здесь); к тому же он еще и дурак без чувства юмора. Юмора абсолютно лишен и герой, и нарратив — и это отнюдь не черта средневековой литературы. Это сакрализация безнадежности, и ее, пожалуй, стоит интерпретировать как авторское решение. «Игры», обещанной Королем Артуром, не существует, честь — условность, но смерть реальна, и мы, кажется, снова подняли из гроба, чтобы убить, постмодернизм.
Но Гавейн хочет вернуться домой, хочет получить защиту, не хочет умирать. Становления не случается — это единственный совершаемый героем выбор; его единственный бунт — против взросления. Выбор в пользу смерти кажется слабостью, актом конформизма, если думать, что несостоявшийся рыцарь принадлежит «лесной» системе ценностей. Это эскапизм и побег от ответственности за вписанность в мировую историю, если все-таки он принадлежит двору. И это, в конце концов, все еще игра по правилам несуществующего рыцарства. Но путь у героя (и у человечества, все еще пребывающего в грезах) всегда один — вне зависимости от того, когда именно он оборвется. И его нельзя изменить. И герой-дурак всегда будет стремиться навстречу собственной смерти.
ЛЕГЕНДА О ЗЕЛЕНОМ РЫЦАРЕ / THE GREEN KNIGHT
Дата релиза в России: 26 августа
Жанр: фэнтези
Режиссер и сценарист:
Дэвид Лоури — История призрака, Пит и его дракон, Старик с пистолетом, В бегах
В ролях:
Дев Патель — номинация на Оскар; Миллионер из трущоб, Лев, Повелитель стихий, Робот по имени Чаппи, Отель Мэриголд, Отель Мумбаи: Противостояние, История Дэвида Копперфилда
Алисия Викандер — премия Оскар; Девушка из Дании, Расхитительница гробниц: Лара Крофт, Из машины, Агенты А.Н.К.Л., Седьмой сын, Анна Каренина
Джоел Эджертон — номинация на Золотой глобус; Великий Гэтсби, Исход: Цари и боги, Подарок, Лавинг, Черная месса, Стертая личность, Опасный бизнес
Шон Харрис — франшиза Миссия невыполнима, Гарри Браун, Круглосуточные тусовщики, Макбет, сериал Борджиа
Сарита Чоудри — Девушка из воды, Голодные игры: Сойка-пересмешница, Идеальное убийство, Голограмма для короля, сериалы Родина, Слепое пятно
Барри Кеоган — Дюнкерк, Убийство священного оленя, Американские животные, сериал Чернобыль
Ралф Айнесон — франшизы Гарри Поттер и Стражи Галактики, Ведьма, Баллада Бастера Скраггса, Пороховой коктейль, сериалы Игра престолов, Чернобыль, Шерлок, Острые козырьки, Захват
